Милосердие выше справедливости (с)
Название: Карандаш
Автор: Laora
Бета: Диана*
Размер: миди, 4045 слов
Пейринг/Персонажи: Конрад/Юури
Категория: слэш
Жанр: ангст
Рейтинг: NC-17
Краткое содержание: Пока Конрад пропадает в Дай-Шимароне, Юури пытается писать рассказы
Предупреждения: 1) вбоквел от анимешного канона; 2) AU; 3) все персонажи совершеннолетние
читать дальшеЭто была полная ерунда.
Юури окинул взглядом неровные строчки, поморщился и потянулся за ластиком. Он не был силен в сочинениях и знал это, а рассказ с диалогами написать не мог и подавно. По идее, диалоги должны были даться ему легче, но Юури чувствовал: не то. Он не мог выразить то, что хотел.
Неудивительно. Он и вслух-то не смог сказать, что хотел. Поэтому Конрад сейчас…
Юури сосредоточился на том, чтобы не протереть бумагу до дыр. Пару раз за последнее время такое уже случалось, Юури неосознанно кусал губы и злился. Он не мог себя контролировать, но и сделать тоже ничего не мог. И, тем более, не умел смириться. Едва ли не в первый раз за свою жизнь Юури столкнулся с препятствием, которое не мог преодолеть, но и забыть о котором не получалось.
Мама пыталась проводить с ним беседы насчет неизбежных жизненных разочарований. Она не знала, в чем дело, но видела подавленное состояние Юури. Это замечали все, кто с ним общался; не такое уж большое количество людей.
В этом мире друзей у Юури не было. Разве что Мурата. Но про Мурату как раз нельзя было сказать, что он из «этого мира».
В отличие от мамы, Мурата знал. Потому говорить с Юури не пытался: это было напрасно.
Все равно они ни к чему не приводили, разговоры.
Просто все было не так, как раньше.
«Нельзя начинать с диалогов, — подумал Юури, откладывая ластик. — Это первое правило написания рассказов…»
У написания рассказов не было правил. Правила создавались только для того, чтобы их нарушать, неважно, чего именно эти самые правила касались.
Чем смелее человек нарушает правила, тем больше о нем думают. Неважно, с ненавистью или с любовью.
Эта истина, впрочем, справедлива не только для людей. У мазоку все точно так же.
Юури глубоко вздохнул.
Он старался не сжимать карандаш слишком сильно. Он не мог себя контролировать, но он должен был — как двадцать седьмой мао Шин-Макоку, как капитан бейсбольной команды, участники которой в последнее время поглядывали на него с сочувствием.
Правда была в том, что он не умел сдаваться. Он мог только победить или проиграть, но не опустить вовремя руки, подменив само понятие победы другим. Поражения воспринимались им как прелюдия как к очередной победе, в большинстве случаев неосознанно; но теперь Юури понимал больше, чем раньше. То, что он делал ужасно, учило его большему, чем то, что делал хорошо, и большее давало. В конечном итоге, оно оказывалось не ужасным, но прекрасным; из него и правда был хороший капитан, хороший друг, хороший мао.
Впрочем, насчет друга еще можно было поспорить.
«Так себя чувствуешь, когда слазит старая кожа
Когда сбрасываешь кого-то с поезда
Каждый может зайти только так далеко, как позволит ему собственный предел»
Нет. Не то. Он не мог написать, не мог сказать; все это было ложью.
Он не мог сделать.
Слова вступили в конфликт с действиями. Что бы он ни написал, это было бы неправдой, а убедительно лгать Юури не умел.
В отличие от Конрада.
Юури зачеркнул написанное и начал снова.
С диалога.
— Ты знаешь, что это за созвездие? — пальцы у Конрада холодные, и Юури думает, что ему не помешала бы кружка с горячим молоком. Или, возможно, что-то еще; глаза Конрада изумленно распахиваются, когда Юури накрывает его руку на своем плече ладонью, чтобы секундой позже поднести к губам закоченевшие пальцы.
Конрад смотрит так, будто не может поверить своим глазам, а Юури не хочет думать о созвездиях. В его руках — вечность, он не лучше других, но и не хуже, он — часть необъятной Вселенной, и не обязательно смотреть на себя со стороны, как и на других людей… мазоку, ведь все они — частички одного целого, все они — в нем, а он — в них, и это хорошо, это правильно; и от взгляда Конрада хорошо, но одновременно плохо: он будто ждет чего-то, а Юури не может понять, чего. Юури хорошо. Он не думает о Конраде: он думает о себе, а значит, и о всех, в число которых Конрад тоже входит, ведь это рядом с ним Юури узнал о мире лучше; это Конрад показал: можно любить не за заслуги и не за достижения, просто за то, что кто-то существует и дышит с тобой одним воздухом. У любви Конрада к Юури нет никаких причин, чтобы там ни было в прошлом. Сейчас — причин нет, и с любовью этой не связано ничего, привязанного к конкретному-земному; любовь Конрада к Юури существует как данность, как Вселенная, она так же неизменна, в ней не нужно убеждаться раз за разом, ее не нужно утверждать, за нее не нужно бороться.
Любить Конрада — все равно что любить мир. Когда ты любишь кого-то в этом мире, ты невольно любишь и мир тоже, потому что все связано, жизнь и смерть, страсть и расставание; страсть сжигает в пепел, и к чему нужна она вообще, когда можно просто быть частью одного целого, находиться в вечной гармонии, чувствуя молчаливое присутствие у себя за правым плечом?
Любовь Конрада и Юури чиста. В ней нет никакого странного подтекста, никакой грязи — такая любовь связывает родственные души. Иногда ее называют настоящей дружбой… Но дружба — другое. Не это молчаливое понимание, не готовность полюбить мир. Дружба — это совсем другое…
Юури не может понять, чего ждет от него Конрад; Юури блаженно улыбается. Его мир целостен и завершен — наконец-то; Юури отпускает руку Конрада, а потом они долго-долго смотрят на звезды, не желая знать имена созвездий — вместе.
С диалогами у Юури тоже вечно были проблемы. Как на бумаге, так и в жизни — он постоянно морозил какие-то глупости. Только Конрад понимал его без слов. С ним было просто. Возможно, в силу его своеобразной профессии — Конрад не столько говорил, столько делал. Иначе его давно убили бы на одном из поединков.
Конрад не был похож на Гюнтера. Тот одинаково легко орудовал и мечом, и пером; Гюнтеру было знакомо высокое искусство слова, он в полной мере прочувствовал, что такое «культура».
Юури тоже знал, что это такое. В его представлении культура была похожа на миллионы оберток, в которых, будто подарок, приготовленный на Рождество, крылся смысл. Со временем культура развивалась, обертки нарастали одна за другой, слоями, и добираться до смысла становилось все труднее и труднее. В определенных кругах это поощрялось. И слова поощрялись тоже, чем больше, чем сложнее, чем запутаннее — тем лучше.
Среди первобытных людей слова использовались только для того, чтобы отдавать команды. Юури был уверен, что у первобытных мазоку дело обстояло точно так же.
Но потом произошел перелом. Возможно, условия жизни стали лучше — в достаточной мере, чтобы отдельная личность осознала: она — личность.
Вслед за осознанием собственной индивидуальности явилось одиночество. И тогда, чтобы не умереть от этого чувства, более страшного, чем боль, более изысканного, подталкивающего к созиданию, не просто тому, как избежать опасности; тогда первые в истории личности придумали письменность.
Записи помогали убегать. Отрешаться от реального мира, погружаться в собственные мысли, разбираться со своей жизнью; записи были попыткой что-то сделать в условиях, когда сделать что-либо было невозможно.
Если против реальных врагов помогал меч, против врагов невидимых, таких, как одиночество, спасало перо. Поэтому Гюнтер, в отличие от Конрада, по большей частью был доволен жизнью. Он «нормально функционировал» в обществе, его индивидуальность не вступала в конфликт с общественностью; а вот Конрад отдавал предпочтение мечу. Мало того, Конрад был лучшим мечником в Шин-Макоку; за мечом он не находил времени для пера.
Его ничто не могло спасти от одиночества.
А Юури не понимал. Он не чувствовал одиночества, когда Конрад был рядом, и думал, что это взаимно.
«Я понимаю, почему ты меня предал
Я бы поступил точно так же
Но я верю в тебя
Я прощаю тебя»
Не было смысла писать этот рассказ. Все равно это было не обязательным условием. Так, конкурс…
«Я прощаю тебя»
Простить не получалось. Юури понимал Конрада слишком хорошо и одновременно слишком плохо, чтобы простить.
«Почему ты ушел без меня?»
Рассказа не получалось. Диалога не получалось тоже, а в монологах не было смысла.
Юури усмехнулся. Если, любя часть мира, ты любишь весь мир — кто может поручиться, что неотправленные письма не достигнут адресата? Возможно, записывая на бумаге вопросы, адресованные другому человеку, — полумазоку — в этот момент ты все равно что обращаешься к нему напрямую?
Возможно, ты получишь ответ?
Юури покачал головой.
Он не знал о Конраде чего-то важного. Он что-то упустил, не разглядел смысл под наслоениями культуры и прочими условностями, а Конрад не захотел надоедать ему объяснениями. Если ты хочешь что-то найти — ищи сам. Можешь для начала спросить, где искать — но и только.
Юури не знал, — где. Он и предположить не мог, почему Конрад перешел на сторону Великого Шимарона. На все есть свои причины; свои причины были и у Конрада, только вот какие?
Юури не знал, что думать.
«Я прощаю»
А смог бы он и вправду простить? Не на словах — на деле? Смог бы взять Конрада за руку и уйти с ним — туда, куда сам Конрад захотел бы пойти?
Нет.
Или да? Именно поэтому он уже несколько месяцев не может попасть в Шин-Макоку? Именно поэтому мается от вынужденного бездействия, не в силах понять?
Подстраховка.
Юури не знал, на что рассчитывали его друзья в Шин-Макоку. Время там проходило быстрее, чем здесь, на Земле, все же параллельный мир. Может, они рассчитывали без его помощи уговорить Конрада вернуться?
Юури знал: у них не получится. И убить Конрада не получится тоже. Убить или простить — только он может это сделать.
Убить он бы не смог никогда.
А простить — да, пусть ради этого придется предать собственные идеалы.
Потому что Конрад был частью мира, который любил Юури, частью самого Юури; без Конрада Юури не чувствовал себя целым.
«Наш организм ограничивает нас от окружающей среды кожей и слизистыми оболочками. Соответственно, нарушение физической границы — это проникновение внутрь нашего тела».
Юури переписал фразу, какое-то время посмотрел на нее бессмысленно, потом вспомнил, что пытался писать на этом листке бумаги рассказ, а не готовиться к совершенно посторонним вещам.
Нарушение физической границы. Нарушение внутренних границ.
Конрад не нарушал его границы. Конрад находился в их пределах, а теперь он вне, и поэтому Юури чувствует себя так — будто потерял собственное сердце.
Этого они боялись, его друзья и близкие. Что, если он встретится с Конрадом снова, то потеряет сердце.
Бояться было поздно.
Юури отложил карандаш.
Потом взял снова.
«Я больше не могу молчать.
Не думаю, что это будет кому-то интересно читать, подумают — бред, хорошенькое дело, рассказ, я не могу в нем спрятаться, я не могу спрятать себя. Я делаю все не то или слишком мало, или вообще ничего не делаю.
Если хочешь преуспеть в чем-то — не относись к этому слишком всерьез. Одержимость застит взгляд, но я не могу не быть серьезным.
Это иллюзия — написав рассказ, не переложишь груз своих забот на чужие плечи. Это иллюзия, но я не могу удержаться.
Из меня никудышный капитан, я разучился общаться с людьми, если когда-то и умел, я постоянно говорю какие-то глупости и отталкиваю от себя всех, кто отважился подольше со мной пообщаться, но меня это больше не пугает, потому что я потерял что-то важное. Я теперь понимаю: ничего вечного не существует. Промелькнуть и исчезнуть — в этом секрет настоящего искусства и секрет жизни тоже. Если сгореть, так в ярком пламени и сразу, не надоедая никому трафаретной вечностью, которой не существует.
Я не могу убеждать других, говорить о каких-либо идеалах, потому что свои идеалы я потерял, когда потерял Конрада. И они все это поняли. Они поступили так, как было правильно, я не смог бы поступить лучше.
Только, если бы я был не я и если бы Конрад был рядом, я придумал бы другой способ, как помочь этому не-мне. Я же был другим, во мне был запал, которого сейчас нет. Запал исчез.
Я устал.
Мне не нужны ни награды, ни признание. Я не могу ничего делать под давлением, я вообще уже ничего не могу делать и не знаю, что будет дальше. Я плыву по течению и больше не могу бороться, но и сдаться тоже не могу. У меня не осталось сил, и я не знаю, как это называется. Эгоизм? Равнодушие? Я чувствую равнодушие, когда смотрю вокруг. Я испытываю боль, когда заглядываю в себя. Сказки о параллельных мирах и понимающих людях… О любви… Это просто сказки. Проблески на самом деле таковыми не являются. Это обман — для того, чтобы мы поверили в то, что может быть лучше, и продолжили трепыхаться дальше. А пока мы трепыхаемся, кто-то будет наблюдать со стороны.
Я не знаю, кто за мной наблюдает. Я не понимаю, о чем со мной говорят. Нужно приготовить ужин. Сходить в магазин. Вынести мусор. Моя знакомая встречается с учителем. У соседки появилась новая собака.
Мне кажется, что все вокруг правы, и Конрад тоже, по-своему, и мои друзья в Шин-Макоку, а я ошибаюсь. Я почему-то не могу жить, как раньше. Я потерял что-то очень важное. Теперь чужие слова кажутся мне бессмысленными. Звуки начинают раздражать. Все, что мне нравилось раньше, теперь кажется картинками из старого фотоальбома. Я люблю свою бейсбольную команду, но они мне чужие. Я люблю своих друзей и близких в Шин-Макоку, но, даже если бы смог вернуться, жить с ними дальше бы не сумел. Я бы пытался вернуть Конрада. Они бы не позволили.
Я больше не верю в сказки.
Я знаю, что ничего не могу изменить, но все равно хочу. Я хочу слишком многого?
У меня уже нет благородной цели.
Я не знаю, что делать с собственной жизнью. Мне кажется, я прожигаю ее зря.
Я хочу вернуть то, что потерял».
Юури вздрогнул.
«Рассказ» сделал то, что он сам пытался сделать вот уже несколько месяцев: поставил мысли на место.
Теперь Юури точно знал: сколько бы времени ни пришлось прождать, он в итоге добьется своего. Терпение так же важно во время схватки, как и скорость; Конрад пытался его этому научить.
Придя к подобному выводу, Юури, наконец, вздохнул свободно.
По инерции не выпуская карандаш, он спустился на кухню, чтобы налить себе стакан воды. Стакан был полон наполовину, когда у Юури за спиной послышался знакомый голос:
— Долго же тебе пришлось ждать.
Юури резко обернулся…
И все поблекло.
Конрад с кем-то спорил. Его голос звучал жестко и непривычно, но чужим не казался:
— Он мой. Подарок от короля Белала.
— Он мао и сококу, и…
— Он не может причинить вреда. Потому король Белал подарил его мне. У меня, — в голосе Конрада Юури послышалась усмешка, — свои счеты с мао.
Раздались удаляющиеся шаги; Юури открыл глаза.
Он лежал на удобной широкой кровати в совершенно незнакомом помещении.
— Конрад?
Конрад был рядом. Только вот стоял к Юури спиной.
— Где мы? — Юури сел в кровати и поежился. Одеяло упало, а под ним на Юури не было ничего.
— Хотел бы я знать, — сказал Конрад, медленно обернувшись, — что ты здесь делаешь. И какого Властелина всплыл в фонтане замка короля Белала… прямо у меня под носом.
— Всплыл? — глупо переспросил Юури. — Так мы в замке Белала?! Значит, это Дай-Шимарон?
— Тебе нужно уходить, — отозвался Конрад. — Сегодня я уговорил Белала подарить тебя мне. Завтра он может передумать.
— Я никуда не уйду! — возразил Юури. Он вскочил с кровати, больше не чувствуя хода. — Только с тобой! Я наконец-то нашел тебя, и теперь… Конрад, ты должен вернуться! Я прошу, приказываю… Пожалуйста, давай вернемся вместе!
— Ты больше не мой король, — сказал Конрад будто через силу. Он смотрел на Юури как завороженный, и Юури, не понимая, в чем дело, тоже на себя посмотрел. Ничего необычного он не увидел. Разве что походя отметил: на этот раз на нем не было даже стрингов. — Завтра же… я найду тебе место на корабле. Можешь не переживать насчет маскировки.
— Без тебя не уеду! — возразил Юури. Конрад ничего не сказал, просто развернулся и направился к двери.
Юури схватил его за руку:
— Стой! Хотя бы объясни, почему ты не хочешь возвращаться!
— Юури, — Конрад посмотрел ему в глаза, — ты сейчас сильно рискуешь.
— Мне все равно, — горячо возразил Юури, — без тебя мне в Шин-Макоку нет места! Без тебя мне нигде…
— Молчи. — На лице Конрада промелькнуло пугающее выражение: он был похож на загнанного зверя. Юури невольно попятился, но руки Конрада не выпустил.
— Не собираюсь я молчать! Ты обещал, что всегда будешь со мной!
— Я не могу, — возразил Конрад, — быть с тобой так, как ты этого хочешь.
— Я не понимаю, — Юури покачал головой. — Я тебя совсем не понимаю, не знаю, чего ты хочешь, но прошу: пожалуйста, дай мне шанс. Я обязательно пойму. Ты для меня…
Последнее слово оборвалось изумленным вскриком, потому что Конрад обернулся и толкнул Юури на кровать. Все произошло слишком быстро: вот Юури и Конрад оба стоят, а вот Юури лежит, а Конрад нависает над ним, упершись руками в смятые простыни.
— Чего я хочу? Чтобы ты раздвинул ноги.
Эти слова будто принадлежали другому человеку. Именно так — человеку; их никогда не смог бы произнести воспитанный мазоку.
Наносная культура слущивалась с Конрада, сползала, будто он сбрасывал кожу, и Юури, наконец, видел Конрада настоящего.
Хочешь смысл? Вот твой смысл, Юури: никакой чистой любви. Никаких созвездий, которым, когда вы вдвоем, не нужны имена; никаких чувств, высоких и пьянящих, раздвигающих по краям этот огромный таинственный мир. Никакого идеального старшего брата — ты ведь воспринимал Конрада как старшего брата, а, Юури?
«Нет».
Ему нужно только твое тело.
«Нет!»
— Нет, — сказал Юури, — это неправда.
Конрад понял его превратно.
— Это правда, Юури.
Его голос звучал не так, как мгновение назад; казалось, Конрад смягчился.
— Это правда, поэтому тебе нужно уходить. И поэтому тоже.
— Я не уйду.
Юури показалось, что это сказал кто-то другой.
— Тогда я тебя отымею, — теперь в голосе Конрада преобладало равнодушие. — И после этого нам обоим станет незачем жить. Не находишь?
— Ты не поэтому ушел, — возразил Юури, — здесь что-то еще. Ты врешь, Конрад.
Вместо ответа Конрад его поцеловал.
Поцелуй не показался Юури приятным. Он был грубым и бесцеремонным, больше похожим на попытку подчинения, но это был Конрад, и Юури не попытался отстраниться.
Он верил Конраду. Даже если у него не было на то ни малейших оснований.
— Еще не хочешь меня уничтожить? — поинтересовался Конрад, отрываясь от Юури. У него сбилось дыхание, а зрачки были расширены; он правда этого хочет, понял Юури.
Он в шаге от того, чтобы потерять контроль.
Это все по-настоящему.
Юури стало холодно.
— Я тебя даже еще не тронул… А ты выглядишь так, будто вот-вот заплачешь, — сказал Конрад с нехорошей задумчивостью. — Всесильный мао полностью в моих руках… соблазнительная перспектива.
Он ухмыльнулся, и Юури снова подумал: это другой человек. Он — человек… Я его не знаю.
— Я не собираюсь становиться Мао, — сказал Юури. Голос дрожал. — И уходить не собираюсь. Без тебя — нет.
В глазах Конрада промелькнула боль.
Он противопоставил ей сложную последовательность действий, которая в сознании Юури не запечатлелась; он вздрагивал от каждого прикосновения, и каждое из них было неловким и уверенным одновременно, нежным и жестоким, требовательным и ненавязчивым — несочетаемое сочетание, воплощенное противоречие; сам Конрад был противоречием.
Конрад собирался нарушить его физические границы, и от понимания этого было уже не холодно — жарко.
От прикосновений Конрада на коже проступал пот; чувство «плохо и хорошо», испытанное когда-то, когда все было хорошо и они вместе смотрели на звезды, вернулось, только сейчас оно воспринималось совершенно иначе. Тогда было правильно, теперь — не так, как должно было быть.
Юури ничего не знал о сексе. Юури не был уверен, что сам Конрад знает — он казался странно неуверенным. Возможно, потому, что сдерживался; у него вряд ли богатый опыт, вдруг понял Юури и почему-то обрадовался. Неловкие прикосновения заставляли его тело трепетать, но в глазах Конрада была все та же боль, и, вместе с ней, разгорающийся жар, и Юури осознал: одно без другого невозможно. Нужно нарушить границы… для того, чтобы стать одним целым.
Нарушить правила.
Боли не избежать до тех пор, пока к душам прилагаются к телам, и эгоизма, и плотских желаний — любовь не может быть «чистой», ее корни прорастают глубоко в землю, а не висят в воздухе; потому любовь вечна.
— Вот, попробуй. Сам, своей рукой, — Конрад еще не понимал, пытаясь играть в свою странную игру, но Юури знал, что он играет. Юури верил в Конрада. Юури любил Конрада и собирался вернуть их обоих. Остальное ничего не значило.
Он провел пальцами по собственной напряженной плоти. Стыда не было. Это удивило Юури не меньше, чем внезапное острое удовольствие.
Он не чувствовал ничего подобного, когда делал это дома, в душе. Тогда было стыдно и при этом — все равно.
А сейчас Юури был частью мира.
— Не сдерживайся… Ведь тебе хорошо?
Да, было хорошо. Конрад был рядом. Конрад смотрел.
— Если захочешь кричать…
Предупреждение запоздало. Юури захотел и закричал; он сам не подозревал, что может так быстро получить разрядку.
Разрядки, впрочем, не наступило. Желание отхлынуло на миг и вернулось снова; Юури знал, почему.
Он хотел больше.
— …Юури, — выдохнул Конрад. — Юури. Юури…
Он больше не пытался играть или прятаться за своей «культурой», или как там это называлось; Юури чувствовал, что сам нарушает чужие границы, но не испытывал угрызений совести.
Он вообще не мог сказать, что испытывает. Он потерялся в ощущениях и только всхлипнул, когда губы Конрада сомкнулись на его члене. Влажное тепло чужого рта заставило его застонать, вцепляясь Конраду в плечи; этого всего я был лишен, металось в сознании. Этого я не знал, я считал это грязным. Я разграничивал любовь на «чистую» и «нечистую», я думал, что знаю разницу.
Я ошибался.
Я напрасно пытался себя контролировать. И Конрад… Конрад ошибался тоже.
С этой мыслью Юури вздрогнул; мгновение спустя Конрад отстранился, слизывая выплеснувшееся семя.
— Мы вернемся вместе, — улыбаясь, сказал Юури.
Конрад покачал головой, и тогда Юури обнял его, и начал целовать первым — так, как умел, и постепенно Конрад, напряженный, как струна, расслабился.
Юури плохо помнил, что и как было дальше.
Было жарко и больно, и он пытался перетерпеть, закусывая губы, и облизывал пальцы Конрада, а потом стало сладко; Юури не знал, сколько раз Конрад кончал в него, лаская его тело; Юури сам не позволял Конраду отстраниться.
— Я хочу услышать твой голос, — попросил Конрад, и Юури позволил голосу прорваться. Собственное имя, многократно повторенное, отдавалось в ушах; Конрад дал ему это имя.
А он дал Конраду — себя.
Потому что больше у него ничего не было.
Юури снилось, что он пишет числа. Одно за другим; их было много, огромное количество, Юури потерял им счет. Он все время сбивался и начинал заново. Он писал их снова и снова, и опять ошибался в расчетах; а потом он, наконец, смог открыть глаза — и проснулся.
Конрада рядом не было.
Юури бездумно провел по простыне ладонью. Она не казалась ему чистой, эта простыня, но он и сам, наверное, не был больше чистым.
«Я хочу, чтобы ты раздвинул ноги».
Вчера он думал, что показательная жестокость Конрада была игрой.
Вчера он мог поверить.
Сегодня…
Он дал Конраду то, что Конрад хотел. И Конрад ушел: больше он ни в чем не нуждался.
— Такой грязный, что не отмоешь, — пробормотал Юури и вздрогнул.
Он на что-то наткнулся рукой.
Юури поднес пальцы к глазам — и увидел, что на подушечке одного из них проступает капля крови.
Потом он перевел взгляд на простыню.
На ней лежал забытый карандаш.
«Такой грязный, что не отмоешь», — мысль не желала отпускать, и Юури решил хотя бы попробовать отмыть, то есть отмыться. Он рассудил, что находится в покоях Конрада в замке Белала, а потом пришел к умозаключению, что дверь напротив окна ведет в ванную. Там должна была быть вода.
Юури с трудом стоял на ногах. Вчера они с Конрадом зашли слишком далеко, перешли грань, которую нельзя было пересекать. Слишком одиноко ему было эти несколько месяцев, чтобы думать о последствиях.
Для Конрада, наверное, прошло больше года.
Странно, как он вообще не забыл Юури за это время. А может, и забыл, просто у него давно никого не было…
Юури не хотел об этом думать. Вместе с упадком сил он испытывал блаженную расслабленность. Губы припухли, он чувствовал это, даже не глядя в зеркало, и вдруг подумал: а я и правда — подарок. Игрушка.
Мысль была еще хуже, чем все предыдущие, зато в ванной, будто в качестве компенсации, обнаружилась бадья с водой, от которой исходил пар. Не королевские купальни, конечно, но тоже неплохо.
Юури сделал шаг к бадье, протянул руку, чтобы проверить температуру воды — и вскрикнул.
Вода была горячей. А еще она засасывала.
— Злая шутка, — сказал Мурата.
— Ему это было нужно, — возразил Истинный Король. — Ты вообще не замечал, что ли? Он чуть ли не к самоубийству готовился. Ему казалось, что он потерял себя.
— А так, получается, вернул? — Мурата блеснул очками. — Ночь секса — и все на своих местах?
— Теперь он не думает о самоубийстве, — заключил Истинный Король. — Зато прыгает во все встречные лужи, порываясь вернуться. Всяко лучше, чем бездействие с карандашом в руке.
— Его рассказ победил на конкурсе, — сказал Мурата. — Так что от карандаша есть своя польза. Хотя чувства с его помощью, конечно, не проконтролировать. Защита при помощи пера — очень ненадежная штука. И все же я не одобряю твои методы.
— Я тут ни при чем, — сказал Истинный Король.
Мурата недоуменно на него воззрился.
— Я только немного помог, — добавил Истинный, — чтобы он переместился точно по адресу. Но к сэру Веллеру двадцать седьмой мао отправился при помощи собственных сил — уж слишком хотел его увидеть. И назад тоже переместился самостоятельно. Ему было стыдно.
— Тогда почему сейчас…
— Потому что он нуждается в помощи, — сказал Истинный Король. — Теперь, когда он простил сэра Веллера, он готов эту помощь принять.
— Простил? — уточнил Мурата.
— Да. Ты же именно этого ждал?
Мурата задумчиво кивнул. Потом вскинул голову:
— Пора возвращать Шибую в Шин-Макоку.
Истинный Король одобрительно улыбнулся.
Автор: Laora
Бета: Диана*
Размер: миди, 4045 слов
Пейринг/Персонажи: Конрад/Юури
Категория: слэш
Жанр: ангст
Рейтинг: NC-17
Краткое содержание: Пока Конрад пропадает в Дай-Шимароне, Юури пытается писать рассказы
Предупреждения: 1) вбоквел от анимешного канона; 2) AU; 3) все персонажи совершеннолетние
читать дальшеЭто была полная ерунда.
Юури окинул взглядом неровные строчки, поморщился и потянулся за ластиком. Он не был силен в сочинениях и знал это, а рассказ с диалогами написать не мог и подавно. По идее, диалоги должны были даться ему легче, но Юури чувствовал: не то. Он не мог выразить то, что хотел.
Неудивительно. Он и вслух-то не смог сказать, что хотел. Поэтому Конрад сейчас…
Юури сосредоточился на том, чтобы не протереть бумагу до дыр. Пару раз за последнее время такое уже случалось, Юури неосознанно кусал губы и злился. Он не мог себя контролировать, но и сделать тоже ничего не мог. И, тем более, не умел смириться. Едва ли не в первый раз за свою жизнь Юури столкнулся с препятствием, которое не мог преодолеть, но и забыть о котором не получалось.
Мама пыталась проводить с ним беседы насчет неизбежных жизненных разочарований. Она не знала, в чем дело, но видела подавленное состояние Юури. Это замечали все, кто с ним общался; не такое уж большое количество людей.
В этом мире друзей у Юури не было. Разве что Мурата. Но про Мурату как раз нельзя было сказать, что он из «этого мира».
В отличие от мамы, Мурата знал. Потому говорить с Юури не пытался: это было напрасно.
Все равно они ни к чему не приводили, разговоры.
Просто все было не так, как раньше.
«Нельзя начинать с диалогов, — подумал Юури, откладывая ластик. — Это первое правило написания рассказов…»
У написания рассказов не было правил. Правила создавались только для того, чтобы их нарушать, неважно, чего именно эти самые правила касались.
Чем смелее человек нарушает правила, тем больше о нем думают. Неважно, с ненавистью или с любовью.
Эта истина, впрочем, справедлива не только для людей. У мазоку все точно так же.
Юури глубоко вздохнул.
Он старался не сжимать карандаш слишком сильно. Он не мог себя контролировать, но он должен был — как двадцать седьмой мао Шин-Макоку, как капитан бейсбольной команды, участники которой в последнее время поглядывали на него с сочувствием.
Правда была в том, что он не умел сдаваться. Он мог только победить или проиграть, но не опустить вовремя руки, подменив само понятие победы другим. Поражения воспринимались им как прелюдия как к очередной победе, в большинстве случаев неосознанно; но теперь Юури понимал больше, чем раньше. То, что он делал ужасно, учило его большему, чем то, что делал хорошо, и большее давало. В конечном итоге, оно оказывалось не ужасным, но прекрасным; из него и правда был хороший капитан, хороший друг, хороший мао.
Впрочем, насчет друга еще можно было поспорить.
«Так себя чувствуешь, когда слазит старая кожа
Когда сбрасываешь кого-то с поезда
Каждый может зайти только так далеко, как позволит ему собственный предел»
Нет. Не то. Он не мог написать, не мог сказать; все это было ложью.
Он не мог сделать.
Слова вступили в конфликт с действиями. Что бы он ни написал, это было бы неправдой, а убедительно лгать Юури не умел.
В отличие от Конрада.
Юури зачеркнул написанное и начал снова.
С диалога.
***
— Ты знаешь, что это за созвездие? — пальцы у Конрада холодные, и Юури думает, что ему не помешала бы кружка с горячим молоком. Или, возможно, что-то еще; глаза Конрада изумленно распахиваются, когда Юури накрывает его руку на своем плече ладонью, чтобы секундой позже поднести к губам закоченевшие пальцы.
Конрад смотрит так, будто не может поверить своим глазам, а Юури не хочет думать о созвездиях. В его руках — вечность, он не лучше других, но и не хуже, он — часть необъятной Вселенной, и не обязательно смотреть на себя со стороны, как и на других людей… мазоку, ведь все они — частички одного целого, все они — в нем, а он — в них, и это хорошо, это правильно; и от взгляда Конрада хорошо, но одновременно плохо: он будто ждет чего-то, а Юури не может понять, чего. Юури хорошо. Он не думает о Конраде: он думает о себе, а значит, и о всех, в число которых Конрад тоже входит, ведь это рядом с ним Юури узнал о мире лучше; это Конрад показал: можно любить не за заслуги и не за достижения, просто за то, что кто-то существует и дышит с тобой одним воздухом. У любви Конрада к Юури нет никаких причин, чтобы там ни было в прошлом. Сейчас — причин нет, и с любовью этой не связано ничего, привязанного к конкретному-земному; любовь Конрада к Юури существует как данность, как Вселенная, она так же неизменна, в ней не нужно убеждаться раз за разом, ее не нужно утверждать, за нее не нужно бороться.
Любить Конрада — все равно что любить мир. Когда ты любишь кого-то в этом мире, ты невольно любишь и мир тоже, потому что все связано, жизнь и смерть, страсть и расставание; страсть сжигает в пепел, и к чему нужна она вообще, когда можно просто быть частью одного целого, находиться в вечной гармонии, чувствуя молчаливое присутствие у себя за правым плечом?
Любовь Конрада и Юури чиста. В ней нет никакого странного подтекста, никакой грязи — такая любовь связывает родственные души. Иногда ее называют настоящей дружбой… Но дружба — другое. Не это молчаливое понимание, не готовность полюбить мир. Дружба — это совсем другое…
Юури не может понять, чего ждет от него Конрад; Юури блаженно улыбается. Его мир целостен и завершен — наконец-то; Юури отпускает руку Конрада, а потом они долго-долго смотрят на звезды, не желая знать имена созвездий — вместе.
***
С диалогами у Юури тоже вечно были проблемы. Как на бумаге, так и в жизни — он постоянно морозил какие-то глупости. Только Конрад понимал его без слов. С ним было просто. Возможно, в силу его своеобразной профессии — Конрад не столько говорил, столько делал. Иначе его давно убили бы на одном из поединков.
Конрад не был похож на Гюнтера. Тот одинаково легко орудовал и мечом, и пером; Гюнтеру было знакомо высокое искусство слова, он в полной мере прочувствовал, что такое «культура».
Юури тоже знал, что это такое. В его представлении культура была похожа на миллионы оберток, в которых, будто подарок, приготовленный на Рождество, крылся смысл. Со временем культура развивалась, обертки нарастали одна за другой, слоями, и добираться до смысла становилось все труднее и труднее. В определенных кругах это поощрялось. И слова поощрялись тоже, чем больше, чем сложнее, чем запутаннее — тем лучше.
Среди первобытных людей слова использовались только для того, чтобы отдавать команды. Юури был уверен, что у первобытных мазоку дело обстояло точно так же.
Но потом произошел перелом. Возможно, условия жизни стали лучше — в достаточной мере, чтобы отдельная личность осознала: она — личность.
Вслед за осознанием собственной индивидуальности явилось одиночество. И тогда, чтобы не умереть от этого чувства, более страшного, чем боль, более изысканного, подталкивающего к созиданию, не просто тому, как избежать опасности; тогда первые в истории личности придумали письменность.
Записи помогали убегать. Отрешаться от реального мира, погружаться в собственные мысли, разбираться со своей жизнью; записи были попыткой что-то сделать в условиях, когда сделать что-либо было невозможно.
Если против реальных врагов помогал меч, против врагов невидимых, таких, как одиночество, спасало перо. Поэтому Гюнтер, в отличие от Конрада, по большей частью был доволен жизнью. Он «нормально функционировал» в обществе, его индивидуальность не вступала в конфликт с общественностью; а вот Конрад отдавал предпочтение мечу. Мало того, Конрад был лучшим мечником в Шин-Макоку; за мечом он не находил времени для пера.
Его ничто не могло спасти от одиночества.
А Юури не понимал. Он не чувствовал одиночества, когда Конрад был рядом, и думал, что это взаимно.
«Я понимаю, почему ты меня предал
Я бы поступил точно так же
Но я верю в тебя
Я прощаю тебя»
Не было смысла писать этот рассказ. Все равно это было не обязательным условием. Так, конкурс…
«Я прощаю тебя»
Простить не получалось. Юури понимал Конрада слишком хорошо и одновременно слишком плохо, чтобы простить.
«Почему ты ушел без меня?»
Рассказа не получалось. Диалога не получалось тоже, а в монологах не было смысла.
Юури усмехнулся. Если, любя часть мира, ты любишь весь мир — кто может поручиться, что неотправленные письма не достигнут адресата? Возможно, записывая на бумаге вопросы, адресованные другому человеку, — полумазоку — в этот момент ты все равно что обращаешься к нему напрямую?
Возможно, ты получишь ответ?
Юури покачал головой.
Он не знал о Конраде чего-то важного. Он что-то упустил, не разглядел смысл под наслоениями культуры и прочими условностями, а Конрад не захотел надоедать ему объяснениями. Если ты хочешь что-то найти — ищи сам. Можешь для начала спросить, где искать — но и только.
Юури не знал, — где. Он и предположить не мог, почему Конрад перешел на сторону Великого Шимарона. На все есть свои причины; свои причины были и у Конрада, только вот какие?
Юури не знал, что думать.
«Я прощаю»
А смог бы он и вправду простить? Не на словах — на деле? Смог бы взять Конрада за руку и уйти с ним — туда, куда сам Конрад захотел бы пойти?
Нет.
Или да? Именно поэтому он уже несколько месяцев не может попасть в Шин-Макоку? Именно поэтому мается от вынужденного бездействия, не в силах понять?
Подстраховка.
Юури не знал, на что рассчитывали его друзья в Шин-Макоку. Время там проходило быстрее, чем здесь, на Земле, все же параллельный мир. Может, они рассчитывали без его помощи уговорить Конрада вернуться?
Юури знал: у них не получится. И убить Конрада не получится тоже. Убить или простить — только он может это сделать.
Убить он бы не смог никогда.
А простить — да, пусть ради этого придется предать собственные идеалы.
Потому что Конрад был частью мира, который любил Юури, частью самого Юури; без Конрада Юури не чувствовал себя целым.
«Наш организм ограничивает нас от окружающей среды кожей и слизистыми оболочками. Соответственно, нарушение физической границы — это проникновение внутрь нашего тела».
Юури переписал фразу, какое-то время посмотрел на нее бессмысленно, потом вспомнил, что пытался писать на этом листке бумаги рассказ, а не готовиться к совершенно посторонним вещам.
Нарушение физической границы. Нарушение внутренних границ.
Конрад не нарушал его границы. Конрад находился в их пределах, а теперь он вне, и поэтому Юури чувствует себя так — будто потерял собственное сердце.
Этого они боялись, его друзья и близкие. Что, если он встретится с Конрадом снова, то потеряет сердце.
Бояться было поздно.
Юури отложил карандаш.
Потом взял снова.
«Я больше не могу молчать.
Не думаю, что это будет кому-то интересно читать, подумают — бред, хорошенькое дело, рассказ, я не могу в нем спрятаться, я не могу спрятать себя. Я делаю все не то или слишком мало, или вообще ничего не делаю.
Если хочешь преуспеть в чем-то — не относись к этому слишком всерьез. Одержимость застит взгляд, но я не могу не быть серьезным.
Это иллюзия — написав рассказ, не переложишь груз своих забот на чужие плечи. Это иллюзия, но я не могу удержаться.
Из меня никудышный капитан, я разучился общаться с людьми, если когда-то и умел, я постоянно говорю какие-то глупости и отталкиваю от себя всех, кто отважился подольше со мной пообщаться, но меня это больше не пугает, потому что я потерял что-то важное. Я теперь понимаю: ничего вечного не существует. Промелькнуть и исчезнуть — в этом секрет настоящего искусства и секрет жизни тоже. Если сгореть, так в ярком пламени и сразу, не надоедая никому трафаретной вечностью, которой не существует.
Я не могу убеждать других, говорить о каких-либо идеалах, потому что свои идеалы я потерял, когда потерял Конрада. И они все это поняли. Они поступили так, как было правильно, я не смог бы поступить лучше.
Только, если бы я был не я и если бы Конрад был рядом, я придумал бы другой способ, как помочь этому не-мне. Я же был другим, во мне был запал, которого сейчас нет. Запал исчез.
Я устал.
Мне не нужны ни награды, ни признание. Я не могу ничего делать под давлением, я вообще уже ничего не могу делать и не знаю, что будет дальше. Я плыву по течению и больше не могу бороться, но и сдаться тоже не могу. У меня не осталось сил, и я не знаю, как это называется. Эгоизм? Равнодушие? Я чувствую равнодушие, когда смотрю вокруг. Я испытываю боль, когда заглядываю в себя. Сказки о параллельных мирах и понимающих людях… О любви… Это просто сказки. Проблески на самом деле таковыми не являются. Это обман — для того, чтобы мы поверили в то, что может быть лучше, и продолжили трепыхаться дальше. А пока мы трепыхаемся, кто-то будет наблюдать со стороны.
Я не знаю, кто за мной наблюдает. Я не понимаю, о чем со мной говорят. Нужно приготовить ужин. Сходить в магазин. Вынести мусор. Моя знакомая встречается с учителем. У соседки появилась новая собака.
Мне кажется, что все вокруг правы, и Конрад тоже, по-своему, и мои друзья в Шин-Макоку, а я ошибаюсь. Я почему-то не могу жить, как раньше. Я потерял что-то очень важное. Теперь чужие слова кажутся мне бессмысленными. Звуки начинают раздражать. Все, что мне нравилось раньше, теперь кажется картинками из старого фотоальбома. Я люблю свою бейсбольную команду, но они мне чужие. Я люблю своих друзей и близких в Шин-Макоку, но, даже если бы смог вернуться, жить с ними дальше бы не сумел. Я бы пытался вернуть Конрада. Они бы не позволили.
Я больше не верю в сказки.
Я знаю, что ничего не могу изменить, но все равно хочу. Я хочу слишком многого?
У меня уже нет благородной цели.
Я не знаю, что делать с собственной жизнью. Мне кажется, я прожигаю ее зря.
Я хочу вернуть то, что потерял».
Юури вздрогнул.
«Рассказ» сделал то, что он сам пытался сделать вот уже несколько месяцев: поставил мысли на место.
Теперь Юури точно знал: сколько бы времени ни пришлось прождать, он в итоге добьется своего. Терпение так же важно во время схватки, как и скорость; Конрад пытался его этому научить.
Придя к подобному выводу, Юури, наконец, вздохнул свободно.
По инерции не выпуская карандаш, он спустился на кухню, чтобы налить себе стакан воды. Стакан был полон наполовину, когда у Юури за спиной послышался знакомый голос:
— Долго же тебе пришлось ждать.
Юури резко обернулся…
И все поблекло.
***
Конрад с кем-то спорил. Его голос звучал жестко и непривычно, но чужим не казался:
— Он мой. Подарок от короля Белала.
— Он мао и сококу, и…
— Он не может причинить вреда. Потому король Белал подарил его мне. У меня, — в голосе Конрада Юури послышалась усмешка, — свои счеты с мао.
Раздались удаляющиеся шаги; Юури открыл глаза.
Он лежал на удобной широкой кровати в совершенно незнакомом помещении.
— Конрад?
Конрад был рядом. Только вот стоял к Юури спиной.
— Где мы? — Юури сел в кровати и поежился. Одеяло упало, а под ним на Юури не было ничего.
— Хотел бы я знать, — сказал Конрад, медленно обернувшись, — что ты здесь делаешь. И какого Властелина всплыл в фонтане замка короля Белала… прямо у меня под носом.
— Всплыл? — глупо переспросил Юури. — Так мы в замке Белала?! Значит, это Дай-Шимарон?
— Тебе нужно уходить, — отозвался Конрад. — Сегодня я уговорил Белала подарить тебя мне. Завтра он может передумать.
— Я никуда не уйду! — возразил Юури. Он вскочил с кровати, больше не чувствуя хода. — Только с тобой! Я наконец-то нашел тебя, и теперь… Конрад, ты должен вернуться! Я прошу, приказываю… Пожалуйста, давай вернемся вместе!
— Ты больше не мой король, — сказал Конрад будто через силу. Он смотрел на Юури как завороженный, и Юури, не понимая, в чем дело, тоже на себя посмотрел. Ничего необычного он не увидел. Разве что походя отметил: на этот раз на нем не было даже стрингов. — Завтра же… я найду тебе место на корабле. Можешь не переживать насчет маскировки.
— Без тебя не уеду! — возразил Юури. Конрад ничего не сказал, просто развернулся и направился к двери.
Юури схватил его за руку:
— Стой! Хотя бы объясни, почему ты не хочешь возвращаться!
— Юури, — Конрад посмотрел ему в глаза, — ты сейчас сильно рискуешь.
— Мне все равно, — горячо возразил Юури, — без тебя мне в Шин-Макоку нет места! Без тебя мне нигде…
— Молчи. — На лице Конрада промелькнуло пугающее выражение: он был похож на загнанного зверя. Юури невольно попятился, но руки Конрада не выпустил.
— Не собираюсь я молчать! Ты обещал, что всегда будешь со мной!
— Я не могу, — возразил Конрад, — быть с тобой так, как ты этого хочешь.
— Я не понимаю, — Юури покачал головой. — Я тебя совсем не понимаю, не знаю, чего ты хочешь, но прошу: пожалуйста, дай мне шанс. Я обязательно пойму. Ты для меня…
Последнее слово оборвалось изумленным вскриком, потому что Конрад обернулся и толкнул Юури на кровать. Все произошло слишком быстро: вот Юури и Конрад оба стоят, а вот Юури лежит, а Конрад нависает над ним, упершись руками в смятые простыни.
— Чего я хочу? Чтобы ты раздвинул ноги.
Эти слова будто принадлежали другому человеку. Именно так — человеку; их никогда не смог бы произнести воспитанный мазоку.
Наносная культура слущивалась с Конрада, сползала, будто он сбрасывал кожу, и Юури, наконец, видел Конрада настоящего.
Хочешь смысл? Вот твой смысл, Юури: никакой чистой любви. Никаких созвездий, которым, когда вы вдвоем, не нужны имена; никаких чувств, высоких и пьянящих, раздвигающих по краям этот огромный таинственный мир. Никакого идеального старшего брата — ты ведь воспринимал Конрада как старшего брата, а, Юури?
«Нет».
Ему нужно только твое тело.
«Нет!»
— Нет, — сказал Юури, — это неправда.
Конрад понял его превратно.
— Это правда, Юури.
Его голос звучал не так, как мгновение назад; казалось, Конрад смягчился.
— Это правда, поэтому тебе нужно уходить. И поэтому тоже.
— Я не уйду.
Юури показалось, что это сказал кто-то другой.
— Тогда я тебя отымею, — теперь в голосе Конрада преобладало равнодушие. — И после этого нам обоим станет незачем жить. Не находишь?
— Ты не поэтому ушел, — возразил Юури, — здесь что-то еще. Ты врешь, Конрад.
Вместо ответа Конрад его поцеловал.
Поцелуй не показался Юури приятным. Он был грубым и бесцеремонным, больше похожим на попытку подчинения, но это был Конрад, и Юури не попытался отстраниться.
Он верил Конраду. Даже если у него не было на то ни малейших оснований.
— Еще не хочешь меня уничтожить? — поинтересовался Конрад, отрываясь от Юури. У него сбилось дыхание, а зрачки были расширены; он правда этого хочет, понял Юури.
Он в шаге от того, чтобы потерять контроль.
Это все по-настоящему.
Юури стало холодно.
— Я тебя даже еще не тронул… А ты выглядишь так, будто вот-вот заплачешь, — сказал Конрад с нехорошей задумчивостью. — Всесильный мао полностью в моих руках… соблазнительная перспектива.
Он ухмыльнулся, и Юури снова подумал: это другой человек. Он — человек… Я его не знаю.
— Я не собираюсь становиться Мао, — сказал Юури. Голос дрожал. — И уходить не собираюсь. Без тебя — нет.
В глазах Конрада промелькнула боль.
Он противопоставил ей сложную последовательность действий, которая в сознании Юури не запечатлелась; он вздрагивал от каждого прикосновения, и каждое из них было неловким и уверенным одновременно, нежным и жестоким, требовательным и ненавязчивым — несочетаемое сочетание, воплощенное противоречие; сам Конрад был противоречием.
Конрад собирался нарушить его физические границы, и от понимания этого было уже не холодно — жарко.
От прикосновений Конрада на коже проступал пот; чувство «плохо и хорошо», испытанное когда-то, когда все было хорошо и они вместе смотрели на звезды, вернулось, только сейчас оно воспринималось совершенно иначе. Тогда было правильно, теперь — не так, как должно было быть.
Юури ничего не знал о сексе. Юури не был уверен, что сам Конрад знает — он казался странно неуверенным. Возможно, потому, что сдерживался; у него вряд ли богатый опыт, вдруг понял Юури и почему-то обрадовался. Неловкие прикосновения заставляли его тело трепетать, но в глазах Конрада была все та же боль, и, вместе с ней, разгорающийся жар, и Юури осознал: одно без другого невозможно. Нужно нарушить границы… для того, чтобы стать одним целым.
Нарушить правила.
Боли не избежать до тех пор, пока к душам прилагаются к телам, и эгоизма, и плотских желаний — любовь не может быть «чистой», ее корни прорастают глубоко в землю, а не висят в воздухе; потому любовь вечна.
— Вот, попробуй. Сам, своей рукой, — Конрад еще не понимал, пытаясь играть в свою странную игру, но Юури знал, что он играет. Юури верил в Конрада. Юури любил Конрада и собирался вернуть их обоих. Остальное ничего не значило.
Он провел пальцами по собственной напряженной плоти. Стыда не было. Это удивило Юури не меньше, чем внезапное острое удовольствие.
Он не чувствовал ничего подобного, когда делал это дома, в душе. Тогда было стыдно и при этом — все равно.
А сейчас Юури был частью мира.
— Не сдерживайся… Ведь тебе хорошо?
Да, было хорошо. Конрад был рядом. Конрад смотрел.
— Если захочешь кричать…
Предупреждение запоздало. Юури захотел и закричал; он сам не подозревал, что может так быстро получить разрядку.
Разрядки, впрочем, не наступило. Желание отхлынуло на миг и вернулось снова; Юури знал, почему.
Он хотел больше.
— …Юури, — выдохнул Конрад. — Юури. Юури…
Он больше не пытался играть или прятаться за своей «культурой», или как там это называлось; Юури чувствовал, что сам нарушает чужие границы, но не испытывал угрызений совести.
Он вообще не мог сказать, что испытывает. Он потерялся в ощущениях и только всхлипнул, когда губы Конрада сомкнулись на его члене. Влажное тепло чужого рта заставило его застонать, вцепляясь Конраду в плечи; этого всего я был лишен, металось в сознании. Этого я не знал, я считал это грязным. Я разграничивал любовь на «чистую» и «нечистую», я думал, что знаю разницу.
Я ошибался.
Я напрасно пытался себя контролировать. И Конрад… Конрад ошибался тоже.
С этой мыслью Юури вздрогнул; мгновение спустя Конрад отстранился, слизывая выплеснувшееся семя.
— Мы вернемся вместе, — улыбаясь, сказал Юури.
Конрад покачал головой, и тогда Юури обнял его, и начал целовать первым — так, как умел, и постепенно Конрад, напряженный, как струна, расслабился.
Юури плохо помнил, что и как было дальше.
Было жарко и больно, и он пытался перетерпеть, закусывая губы, и облизывал пальцы Конрада, а потом стало сладко; Юури не знал, сколько раз Конрад кончал в него, лаская его тело; Юури сам не позволял Конраду отстраниться.
— Я хочу услышать твой голос, — попросил Конрад, и Юури позволил голосу прорваться. Собственное имя, многократно повторенное, отдавалось в ушах; Конрад дал ему это имя.
А он дал Конраду — себя.
Потому что больше у него ничего не было.
***
Юури снилось, что он пишет числа. Одно за другим; их было много, огромное количество, Юури потерял им счет. Он все время сбивался и начинал заново. Он писал их снова и снова, и опять ошибался в расчетах; а потом он, наконец, смог открыть глаза — и проснулся.
Конрада рядом не было.
Юури бездумно провел по простыне ладонью. Она не казалась ему чистой, эта простыня, но он и сам, наверное, не был больше чистым.
«Я хочу, чтобы ты раздвинул ноги».
Вчера он думал, что показательная жестокость Конрада была игрой.
Вчера он мог поверить.
Сегодня…
Он дал Конраду то, что Конрад хотел. И Конрад ушел: больше он ни в чем не нуждался.
— Такой грязный, что не отмоешь, — пробормотал Юури и вздрогнул.
Он на что-то наткнулся рукой.
Юури поднес пальцы к глазам — и увидел, что на подушечке одного из них проступает капля крови.
Потом он перевел взгляд на простыню.
На ней лежал забытый карандаш.
***
«Такой грязный, что не отмоешь», — мысль не желала отпускать, и Юури решил хотя бы попробовать отмыть, то есть отмыться. Он рассудил, что находится в покоях Конрада в замке Белала, а потом пришел к умозаключению, что дверь напротив окна ведет в ванную. Там должна была быть вода.
Юури с трудом стоял на ногах. Вчера они с Конрадом зашли слишком далеко, перешли грань, которую нельзя было пересекать. Слишком одиноко ему было эти несколько месяцев, чтобы думать о последствиях.
Для Конрада, наверное, прошло больше года.
Странно, как он вообще не забыл Юури за это время. А может, и забыл, просто у него давно никого не было…
Юури не хотел об этом думать. Вместе с упадком сил он испытывал блаженную расслабленность. Губы припухли, он чувствовал это, даже не глядя в зеркало, и вдруг подумал: а я и правда — подарок. Игрушка.
Мысль была еще хуже, чем все предыдущие, зато в ванной, будто в качестве компенсации, обнаружилась бадья с водой, от которой исходил пар. Не королевские купальни, конечно, но тоже неплохо.
Юури сделал шаг к бадье, протянул руку, чтобы проверить температуру воды — и вскрикнул.
Вода была горячей. А еще она засасывала.
***
— Злая шутка, — сказал Мурата.
— Ему это было нужно, — возразил Истинный Король. — Ты вообще не замечал, что ли? Он чуть ли не к самоубийству готовился. Ему казалось, что он потерял себя.
— А так, получается, вернул? — Мурата блеснул очками. — Ночь секса — и все на своих местах?
— Теперь он не думает о самоубийстве, — заключил Истинный Король. — Зато прыгает во все встречные лужи, порываясь вернуться. Всяко лучше, чем бездействие с карандашом в руке.
— Его рассказ победил на конкурсе, — сказал Мурата. — Так что от карандаша есть своя польза. Хотя чувства с его помощью, конечно, не проконтролировать. Защита при помощи пера — очень ненадежная штука. И все же я не одобряю твои методы.
— Я тут ни при чем, — сказал Истинный Король.
Мурата недоуменно на него воззрился.
— Я только немного помог, — добавил Истинный, — чтобы он переместился точно по адресу. Но к сэру Веллеру двадцать седьмой мао отправился при помощи собственных сил — уж слишком хотел его увидеть. И назад тоже переместился самостоятельно. Ему было стыдно.
— Тогда почему сейчас…
— Потому что он нуждается в помощи, — сказал Истинный Король. — Теперь, когда он простил сэра Веллера, он готов эту помощь принять.
— Простил? — уточнил Мурата.
— Да. Ты же именно этого ждал?
Мурата задумчиво кивнул. Потом вскинул голову:
— Пора возвращать Шибую в Шин-Макоку.
Истинный Король одобрительно улыбнулся.
@темы: Фанфики
-
-
04.11.2013 в 11:11-
-
05.11.2013 в 00:13-
-
05.11.2013 в 15:43